Неточные совпадения
Но ему нравилась эта жизнь, и он не покидал ее. Дома он читал увражи по агрономической и вообще по хозяйственной
части, держал сведущего
немца, специалиста по лесному хозяйству, но не отдавался ему в опеку, требовал его советов, а распоряжался сам, с помощию двух приказчиков и артелью своих и нанятых рабочих. В свободное время он любил читать французские романы: это был единственный оттенок изнеженности в этой, впрочем, обыкновенной жизни многих обитателей наших отдаленных углов.
Господа
немцы назвали его гаршнепом, то есть волосяным куликом, вследствие того, что он имеет длинные перышки, растущие по верхней
части его шеи и лежащие вдоль спины.
А русский? этот еще добросовестнее
немца делал свое дело. Он почти со слезами уверял Юлию, что существительное имя или глагол есть такая
часть речи, а предлог вот такая-то, и наконец достиг, что она поверила ему и выучила наизусть определения всех
частей речи. Она могла даже разом исчислить все предлоги, союзы, наречия, и когда учитель важно вопрошал: «А какие суть междометия страха или удивления?» — она вдруг, не переводя духу, проговаривала: «ах, ох, эх, увы, о, а, ну, эге!» И наставник был в восторге.
Отец Грап был обрусевший
немец, невыносимо приторный, льстивый и весьма часто нетрезвый; он приходил к нам большею
частью только для того, чтобы просить о чем-нибудь, и папа сажал его иногда у себя в кабинете, но обедать его никогда не сажали с нами.
Не могу пройти молчанием замеченную мною странность: большая
часть этих господ
немцев и вообще иностранцев, служивших тогда в русской службе, постоянно отличались жестокостью и большою охотою до палок.
Граф, к чести его сказать, умел слушать и умел понимать, что интересует человека. Княгиня находила удовольствие говорить с ним о своих надеждах на Червева, а он не разрушал этих надежд и даже
частью укреплял их. Я уверена, что он в этом случае был совершенно искренен. Как
немец, он мог интриговать во всем, что касается обихода, но в деле воспитания он не сказал бы лживого слова.
Во-первых, члены де сиянс академии, будучи в большей
части из
немцев, почитают для себя рассмотрение наук за нестерпимое и несносное.
Учитель француз, дядька
немец, студенты и большая
часть других гостей столпились вокруг Степана Кондратьевича, который, устремив глаза в потолок, продолжал протирать очки и посвистывать весьма значительным образом.
Университетская жизнь текла прежним порядком; прибавилось еще два профессора
немца, один русский адъюнкт по медицинской
части, Каменский, с замечательным даром слова, и новый адъюнкт-профессор российской словесности, Городчанинов, человек бездарный и отсталый, точь-в-точь похожий на известного профессора Г-го или К-ва, некогда обучавших благородное российское юношество.
Офицеры его, большею
частью из остзейских
немцев, не получали из дому никакой поддержки, но умели на небольшое жалованье сводить концы с концами, отличаясь притом щегольскою обмундировкой.
Содержание ее состояло в следующем: один русский помещик-агроном, для лучшего устройства своего хозяйства на иностранный манер, разделяет сельское управление на несколько
частей и каждую вверяет особому наемному управителю или директору, в числе которых находится ученый
немец и еще, кажется, один семинарист; все директоры должны сноситься между собою письменно или словесно в конторе, не выходя из назначенной им колеи, не переступая пределов их власти.
Он учился у отличных, по этой
части,
немцев — и, во время открытий наместничеств в нашем крае, был при кухне наместника.
Когда я кончил (интермеццо я пропустил: эта штука по манере принадлежит уже ко второй
части; да из «Ночи на Брокене» я кое-что выкинул)… когда я кончил, когда прозвучало это последнее «Генрих!» —
немец с умилением произнес: «Боже! как прекрасно!» Приимков, словно обрадованный (бедняк!), вскочил, вздохнул и начал благодарить меня за доставленное удовольствие…
Страх ее оказался напрасным: добродушный
немец оставил у себя Якова, позволил ему учиться вместе с другими воспитанниками, кормил его (за столом его, однако, обносили десертом по будням) и платье ему перешивал из поношенных камлотовых капотов (большей
частью табачного цвета) своей матери, престарелой, но еще очень бойкой и распорядительной лифляндки.
Развивались события, нарастало количество бед, горожане всё
чаще собирались в «Лиссабон», стали говорить друг другу сердитые дерзости и тоже начали хмуро поругивать
немцев; однажды дошло до того, что земский начальник Штрехель, пожелтев от гнева, крикнул голове и Кожемякину...
— Во-первых, это анекдот, а во-вторых, что такое Мольер? «Классик! Классик!» — кричат французы, но и только!..
Немцы и англичане не хотят и смотреть Мольера; я, с своей стороны, тоже не признаю его классиком… А!.. Никон Семеныч, великий трагик! Вас только и недоставало, — опоздали, mon cher! И лишили себя удовольствия прослушать большую
часть нашего спектакля.
Учитель был родом
немец, а в то время в немецкой литературе господствовала мода на рыцарские романы и волшебные повести, — и библиотека, которою пользовался наш Алеша, большею
частью состояла из книг сего рода.
«Если бы я был какой
немец или ученый, — так продолжал он свои размышления, — или если б у меня было постоянное занятие, которое поглощало бы большую
часть моего времени, подобная жена была бы находка; но так! Неужто я обманулся?..» Эта последняя мысль была для него мучительнее, чем он ожидал.
Знал и то, что командование многих австрийских и венгерских
частей перешло в руки
немцев.
Они сидели на скамеечке под распускающимися тополями, у крыльца белого домика немца-колониста. Над приазовскими степями голубело бодрое утро,
частые темно-синие волны быстро бежали из морской дали к берегу. По деревне синели дымки бивачных костров, и приятно пахло гарью.
Из корреспондентов я всего
чаще видался с
немцем Лаузером, с французом Кутульи (впоследствии дипломат) и с тогда совсем еще неизвестным, а впоследствии всемирно знаменитым Стэнлеем, тем, что открывал Ливингстона.
— Не повезло мне по зубной
части, Осип Францыч! — вздыхал маленький поджарый человечек в потускневшем пальто, латаных сапогах и с серыми, словно ощипанными, усами, глядя с подобострастием на своего коллегу, жирного, толстого
немца в новом дорогом пальто и с гаванкой в зубах.
И вообще по этой
части английский простой (да и пообразованнее) люд весьма туповат, гораздо менее понятлив, чем итальянцы,
немцы, французы и русские.
Учреждений, кроме Певческой капеллы, тоже не было. Процветала только виртуозность, и не было недостатка в хороших учителях. Из них Гензельт (фортепьяно), Шуберт (виолончель) и несколько других были самыми популярными. Концертную симфоническую музыку давали на университетских утрах под управлением Шуберта и на вечерах Филармонического общества. И вся виртуозная
часть держалась почти исключительно
немцами. Что-нибудь свое, русское, создавалось по частной инициативе, только что нарождавшейся.
Эротические нравы стояли совсем на другом уровне. И в этом давали тон
немцы. Одна корпорация (Рижское братство) славилась особенным, как бы обязательным, целомудрием. Про нее русские бурши любили рассказывать смешные анекдоты — о том, как"рижане"будто бы шпионили по этой
части друг друга, ловили товарищей у мамзелей зазорного поведения.
Но историю философии и разные
части ее читали тогда только в Дерпте, и профессор Штрюмпель, последователь Гербарта, заграничный
немец, выделялся своей диалектикой.
В Петербурге и других больших городах народ был так озлоблен против
немцев, что готов был разорвать их на
части.
Только люди, испытавшие то, что испытали поляки после раздела Польши и подчинения одной
части ее власти ненавистных
немцев, другой — власти еще более ненавистных москалей, могут понять тот восторг, который испытывали поляки в 30-м и 31-м году, когда после прежних несчастных попыток освобождения новая надежда освобождения казалась осуществимою.